Дневники жителей Ленинграда, который был осаждён вражескими войсками в 1941-1944 гг., представляют для потомков огромную ценность. Один из таких исторических документов — дневник медицинской сестры Фаины Прусовой, чьи воспоминания отражают всю тяжесть жизни и работы в блокадном городе.
Стены здания на Малой Конюшенной, 8, в котором сейчас располагается ММЦ «СОГАЗ», помнят самый трагический период в истории Ленинграда — блокаду. Во время войны в находившейся здесь больнице им. Софьи Перовской с лета 1941 г. был развернут военный госпиталь. В тяжелых условиях, во время постоянных обстрелов, испытывая нестерпимый голод, врачи и медсестры продолжали спасать жизни людей.
Всё это нашло отражение в дневнике работавшей здесь медицинской сестры Фаины Александровны Прусовой. К началу войны ей было чуть менее 50 лет, и она уже имела большой стаж в профессии. Дети Прусовой тоже выбрали медицинские профессии. Её сын Борис, сразу после мединститута, в первые годы войны стал военным врачом. Дочь Надя сначала работала санитаркой в госпитале, который оборудовали в 1941 г. в здании гостиницы «Европейская» (ныне — «Гранд Отель Европа»), затем – санинструктором в войсках Ленинградского фронта.
Дневник Ф.А. Прусовой хранится в Военно-медицинском музее Петербурга. Материалы дневника использовались при создании «Блокадной книги» Даниила Гранина и Алеся Адамовича.
Трудовые будни
«Мы очень хорошо обслуживали своих раненых. Они расставались с нами чуть ли не со слезами. На улицах всегда и везде помогали раненым. После бомбежек и артобстрелов. Кроме того, поддерживали чистоту, убирали всегда свой госпиталь», — описывает свою работу в больнице Фаина Александровна.
В подвалах здания с начала войны были обустроены бомбоубежища. По словам Прусовой, они были сделаны очень хорошо: «Здесь было чисто, тепло, расставлены скамейки, а для детей и старых людей — даже кровати. Электричество всюду горит».
Осенью 1941-го враг приблизился к городу и положение ленинградцев ухудшилось. «Мы безропотно делаем всё, что надо, лишь бы защитить Ленинград и Родину», — описывает Прусова работу коллектива больницы.
Налеты и обстрелы
В сентябре 1941 года начались воздушные налеты и артобстрелы Ленинграда. Возросло количество больных с тяжёлыми травмами. Медикам приходилось ежедневно становиться свидетелями гибели взрослых и детей…
«Принимаем после бомбежек искалеченных. Ой, как их жаль. Сегодня – двух молодых дам, родных сестер красивых привезли. Одна сразу умерла, девочка осталась. А у другой ребенок умер, трех лет, хорошенький. Положили мне на руки, я прижала к себе, думала, жив, а он мертвый. Меня так и качнуло», – вспоминает Ф.А. Прусова.
Налеты на Ленинград совершались все чаще, число их жертв постоянно росло, а ранения пациентов становились все серьезней. Больница еле справлялась с наплывом людей: «Картина жуткая, не поддается описанию. Лежат на носилках белые, как полотно, лужи крови. Крики, стоны, без рук, без ног. Бегаем, уколы делаем, обогреваем, успокаиваем, раздеваем, моем и — на операцию».
Прусова признавалась, что на работе переносить бомбежки было не так страшно. У медсестёр, без устали оказывавших помощь, не было ни одной свободной минуты. В короткие моменты отдыха они спали прямо на полу.
«В городе съели кошек и собак»
Воспоминания о мучениях, которые принес голод, занимают отдельное место в дневнике.
«За хлебом большие очереди с ночи. В 6 часов получим по 125 граммов, в 7 часов съедаем, а потом весь день пьем воду. Едим и косточки, и глицерин, и клей, и олифу. Голод ослабляет, истощает, подчиняет своей воле, лишает интереса к жизни, сил и эмоций. Все мысли направлены только на еду», — пишет Прусова.
Зимой 1941-1942 гг. люди почти перестали посещать друг друга. «Они погибают от голода, на улицах лежат неубранные трупы, перестали хоронить в гробах и ящиках. Их заворачивают в одеяла, вывозят на улицу и оставляют. От голода люди умирают тихо-тихо».
Среди записей периода зимы 1941-1942 гг.: «Походка у всех ужасная, ноги не сгибаются, живот – вперед, никто никогда не улыбается. <…> В городе съели кошек и собак» . Одна знакомая просит Прусову, если та поймает крысу, отдать ей и обещает расплатиться за это одеждой. «Ведь крысы, – говорит, – жирные».
В больницу Софьи Перовской начинают поступать больные алиментарной дистрофией — истощением от голода. Об этом заболевании в Ленинграде узнали уже первой блокадной осенью. «Как привезут к нам больных дистрофиков, они нас за ноги хватают: «Есть давайте! Есть! Одна артистка сбрасывает с себя меховое пальто и кричит: «Жрать хочу!»
Как на Северный полюс
Описание бытовых условий, в которых жили и работали ленинградцы, не сможет оставить равнодушным. В комнате, где жила семья Прусовых, царил ужасный холод, который лишь ненадолго отступал, когда топилась печь-буржуйка: «Ложимся спать, одеваемся как на северный полюс: шапки, муфты, платки. На одеяла кладем всего-всего, и торчит один нос. Прижмемся с Наденькой, костями стукаемся, коченеем, и всё равно верим в лучшее — в Победу. <…> Вот и вода не идет, уборные закрыли. Сидим с маленькой коптилкой. Коптилку смастерил Борис. Чтобы хоть немного развеять темноту в доме».
Зимой 1941-1942 гг. персонал больницы им. Софьи Перовской тоже был истощен от голода и замерзал, в здании не было света, воды, не работала прачечная. «На работе ходим в шубах, шапках, платках. Халаты — черные от грязи и копоти. Ни дров, ни мыла, ни сил. Но работа не останавливается. В больнице у нас очень хорошо обслуживают раненых. Весь медицинский персонал как на подбор. Правда, не молодые, но все чуткие. Нянечки все очень хорошие».
«Утро. Начинаем обход. Наши бедные дистрофики все под себя сделали. И всегда умер кто-то, по несколько человек. Я всегда нянечкам помогала носилки таскать. Вижу, что они едва-едва идут. В ночную-вечернюю смену, в минуту отдыха медсестры и нянечки мечтают о том, что когда-нибудь смогут съесть по полной тарелке супа и кусочку хлебушка, масла уже не надо. Все дни мы говорили о еде».
Вера в победу и горечь утраты
Голод изменил облик детей Прусовой: «Боря почернел весь, распух. Наденька похудела, осунулась и ослабла» . Дочь говорила Фаине Александровне: «Мамусенька, я буду умирать тихо, чтобы тебя не пугать» . А Фаина Александровна отвечала: «Живи, живи, снегурочка!»
Несмотря на все трудности, Прусовы помогали близким, заставляли себя учиться, работать, заниматься рукоделием. В самое тяжелое время Борис продолжает учебу в институте. «Мы не одичали, не сходим с ума, живем культурно», — пишет в своем дневнике Фаина Александровна.
«Благодаря нашей маме, — спустя многие годы делился воспоминаниями с Алесем Адамовичем и Даниилом Граниным Борис Дмитриевич Прусов, — мы и выжили, потому что как-то она поднимала дух всех нас. Мы не опускались: мы мылись элементарно, делали себе какую-то ванну. Причем очень интересно, что у нее была своя теория, которая, кстати, подтвердилась жизнью: не залеживайтесь, не залеживайтесь! Когда я как медработник пытался ей возражать: «Мама! Когда ты лежишь, то ведь энергии тратится меньше, питания ведь надо меньше», — она говорила: «Это парадоксально, но факт: кто ходит — будет жить и работать. Ходите!» Вот такая была мама. Кто бы к нам ни пришел, у нас всегда было чисто. Стол всегда был накрыт скатертью. Как-то всегда было весело. Все убрано, аккуратно, чисто. И вот эта самая чистота, вот эта самая дисциплинированность матери — она передавалась нам. И это, по-моему, помогло нам выжить. Мать никогда не давала нам падать духом… Паек делился, каждому давалась порция, причем, как они уже потом признались, мама с сестрой в самое трудное время больше давали мне, не знаю почему».
Материальным подспорьем для семьи Прусовых стала работа Бориса. Зимой 1941-1942 гг. он вёл прием в поликлинике больницы им. Софьи Перовской. В кабинете температура падала до —18-20 С. Борис принимал пациентов в шинели, шапке, рукавицах. Вода и чернила в чернильнице замерзали, больные не раздевались.
«Боря, как может, нас поддерживает. И подежурит у больного, и сам ставит банки, и делает уколы. Бывает, что где и корочку дадут. Например, одна дала четверть чашки пшена, и один дядька дал олифы бутылочку».
Учёба и работа помогли выжить и самому Борису. Позже он вспоминал: «Когда я совсем выбился из сил и уже не хотел ходить в институт, то сестра и мать сказали: «Ты должен кончить медицинский институт. Ходи! Если ты не будешь ходить, ты умрешь!» И я ходил. Я ходил от Марсова поля до площади Льва Толстого ежедневно туда и обратно, и еще делал квартирные вызовы, и принимал больных».
Весной 1942 г. уходит на Ленинградский фронт Наденька, а потом и Борис. Попав в войска, дети стараются помочь матери пайками и деньгами. Оба они участвовали и в прорыве блокады Ленинграда зимой 1943 г., и в полном снятии осады города в 1944 г. Борис — врачом при войсковом пункте. Наденька — на передовой, санинструктором.
Дневник Прусовой переполнен переживаниями за судьбу детей, особенно дочери, младшей двадцатилетней Наденьки. Она получила тяжелое ранение в боях под Ленинградом, но сражалась на передовой вплоть до окончания войны. В 1945 году, в Латвии, ей суждено было окончить свой боевой и жизненный путь. В дневнике Фаины Александровны нестерпимая боль матери отражена записью «Всё кончено. Наденьки в живых нет, и она никогда не вернется!»
Борис в годы войны был дважды ранен и контужен, но все же вернулся домой. Фаина Александровна Прусова и её дети были награждены медалью за оборону Ленинграда.
С полным текстом материала можно ознакомиться в журнале «СОГАЗ МЕДИЦИНА»
Другие интересные материалы об истории медицины и ее развитии сегодня — на нашем канале «СОГАЗ МЕДИЦИНА». Подписывайтесь!
#блокада ленинграда #блокадный ленинград #блокадный дневник #медицина блокады #8 сентября
Возможны противопоказания. Необходима консультация специалиста
